Сона Ван

Вступительное слово и перевод Ильи ФаликоваОт переводчикаОна живет в Америке, пишет на родном — на армянском, первую ее книгу «У меня нет имени» соотечественники приняли на ура, ее величаво приветствовала Сильва Капутикян, практически передав лиру: «...я глубоко оценила твой бесспорный дар так по-армянски думать на чужбине и так умело писать». Капутикян выделила в Соне Ван свойское, бытовое обращение с небесным: умение общаться с Христом как с соседом со второго этажа, которого можно пригласить на кухню, и тот приносит к обеду лук.Это так. Обмирщение сакрального — вещь не новая, а Сону именуют «новой Сафо». Новой во всем. Армяне — самый космополитизированный народ достославного региона, но восточного гиперболизма не избегают. Важнее другое: естественное ощущение времени, которое глубже и дольше исторического. Мировая скорбь, возникшая, мнится, либо одновременно с созданием мира, либо еще до того. Видимо, это и есть «думать по-армянски».Но мы занимаемся не этнографией, и драгоценные частности местного колорита в стихотворстве нам интересны не как предмет любования чем-то сугубо национальным. Обитая в чужой — прежде всего языковой — среде, поэт чаще всего как раз упирает на нечто корневое, экс-хтоническое. Примеров не счесть.Об Овидии не говорим, но, скажем, русские поэты в минувшем веке были захлестнуты тотальной ностальгией, даже находясь внутри метрополии: тосковалось по тому, что «мы потеряли». Поэзия выражает современного ей человека — он таков и помимо поэзии. Его точит смутная память Золотого века. У Соны нет излишеств на сей счет. Золотой век детства всплывает сам по себе, а неких, напр., воспоминаний о приятственно проведенной юности в Ереване у нее нет и вряд ли будут: она осваивает мир вокруг себя, сегодняшний, повседневный, передвигаясь то по Монмартру, то по Down-Town у. В ее арсенале много живописи, немало кинематографа (прежде всего монтаж), особое пристрастие к балету, танцу вообще. Это молодая женщина, откровенная в разговоре с собственным телом. Мужчина в ее стихах — тоже не ангел. Восточной покорности не наблюдается. Даже Бог порой удостаивается вспышечного бунта.Упомянув русских поэтов, я пытаюсь найти нити контекста, в котором армянская муза водит Сону Ван. Но в том-то и дело, что ее контекстуальная современность начинается как минимум с Нарекаци (X—XI вв.) и посему такие вещи, как смешанный размер, ассонансы, аллитерации или внутренняя рифма, можно лишь условно пристегнуть к достижениям XX столетия: все это было, было, было. Аветик Исаакян в переводах Блока — поэт, конечно, европейский, но Блок ценил его именно за свежесть-первозданность. Пожалуй, сочетание этих двух свойств — онтологического парения и вещной непосредственности — успешно наследуется Соной Ван от своих долгожительствующих предшественников.Я спросил у Соны: можно ли ее рифмовать? Она сказала: можно. Однако сказала так, что я добавил от себя: но осторожно.В основном и по сути это верлибр. Поскольку автор мыслит верлибром. Там и сям звучащая рифма лишь подтверждает этот способ мышления. Верлибрист не оставляет почти никаких формальных зацепок: звук, ритм, ассоциативная свобода — этого не ухватишь крюком анализа. Интуиция автора провоцирует интуицию переводчика. Ставка на все то же: на совпадение сих интуиций.Илья ФаликовСОНА ВАН. . .ты...вторая справав четвертом рядуукрадина мгновеньеладоньиз возлюбленного кулакаподойдиподнимайся сюдаа теперь...под небесный раскатне спешатоп-модельюна алтареповернисьчтоб толпапотерявшая верулицезрелароскошные бедра твоимолодчина...а сейчасс голубиным смиреньемпоклонисьглубоко-глубокочтобы всеподивились на грудьНадо всем и над всемиГОСПОДЬоставайся на местена том где ты естьи позволь на сей разнам избратьочередную матьследующего спасителяона тамвторая справав четвертом ряду. . .В последнее времячтобы спасти Богаяпрячу под своим подоломЕгои менязовут неверкой беременной шлюхой......всесмотри... не беременна я...где мои позолоченные чулкиГосподи?как свихнувшийся клоункривляясь хочу танцевать сегодня... для тебя(а глупых женщин... прости... отец)ОТКРОВЕНИЯ... ОТКЛАДЫВАЮТСЯ как чудно светит солнцеизможденный святойот скукиповесилсяна веревке моей бельевойсправаотнегоневиннопокачивается мояночная рубашкас большимвырезомкак чудно светит солнце...хороший день для стиркиМОЯ МАТЬ В DOWN-TOWN ЕМать постареластала как дитяя частоей рассказываю сказкиперед сномв город беру с собой в наградуза хорошее поведениев городе порой онаотпуская мою рукупоказывает на витринус парафиновымиангелами— это рай доча...дабы как-то сохранить для матери этотпарафиновый рай я спинойзагораживаюпопрошайкуи говорю— посмотри ма в лифте вон того небоскребаоднажды к нам спустится... Господьмать ходитпо улицамDown-Town а и молитсяБогу бедняковМоя матьстала худойи маленькойи яиногдатеряю ееи кричу мама... мамаи когдав отчаяньесмолкаюв пепельно-черномтуманегородскомвижууходящие на небо отпечатки ее детских шажковмоя мать стала маленькойкак БогШЛЯПУ... БРАТЬ?А куда мы, девушки,попадем, сердешные,не совсем невинныеи не слишком грешные?Интересно, девушки,все-таки какаябудет влажность воздухав пригородах рая?. . .что-тоиз детских воспоминанийнеожиданнопроскользнет по лицуслучайного прохожегои вспомнючто-то странное...из будущегоменя воротитот нашествияпредумышленнойкрасотынельзя лихоть местами поменятьцветa╢на этой старойобрыдшей радугекогда уйдунапишу тебечаса через трикак только глазапривыкнут к темнотено до тогонеужто же нельзяхоть разочекчто-томестамипоменять

Перевод И.Фаликова

016